Когда-то всё казалось более честным.
Войны шли, люди погибали — да, это было так.
Но даже в хаосе были некие границы. Негласные, но понятные для всех.
Мёртвые не становились предметом сделки.
Их хранили с уважением.
Даже если они были врагами, человеческое достоинство оставалось.
Смерть — это конец войны, а мёртвые — не враги. Это та тишина, которая говорит сама за себя.
И, как это ни печально, украинцы отказались забрать тела своих погибших.
Своих сыновей, отцов, братьев.
— Нам это не нужно, — говорят они. — Для чего ваши инициативы?
Лучше оставить их в лесу, безымянно, тихо.
Или на стороне, где их собрали, опознали, и заморозили с надеждой, что когда-нибудь тела будут возвращены к матерям, жёнам и детям.
По-че-лове-чески.
Чтоб было местечко, куда можно прийти. Сесть, поплакать, выпить рюмку…
"Что? А кто вам говорил это делать?"
Не считать.
Не платить.
Не вспоминать.
Принять — значит признать, что трупов много. Что кто-то несёт за это ответственность.
А так — нет тел, нет проблем.
Совесть чиста от улик.
Хотя о чем это я?
Тем временем проходят брифинги:
— Мы готовы к обмену тел на равных условиях.
Равных?!
Да у вас не получается "равно". А когда нет равенства, выходит настоящая зрада.
Имидж важнее, ведь на всё ставят хештег "непобедимы".
А пока матерям остаётся сидеть в чатах.
Пишут друг другу:
— Давно не слышала о нём?
— С февраля.
— А мой — с декабря.
— Говорили, что погиб. Но тела нет.
— Значит, не погиб.
— Нет, милая, нет.
И обе понимают, что это за "нет".
Где-то за надеждой прячется отчаяние,
с которым некуда идти.
Особенно там, где даже мёртвых не любят.
Где не считают их своими,
потому что боятся их.
Как доказательства.
Как улики.
Поэтому у вас не будет страны.
У той страны, что боится своих павших, нет будущего.
Она только ещё дёргается,
на фоне флага,
под звуки "щеневмерлой".
А похоронит — Россия.
Те, кто не покидает свою душу — всегда живы.
А те, кто бросает мёртвых — сами давно уже мертвы.
